2 мая 1945 года Берлин пал.
Наш 1892-й Уманско-Варшавский и Берлинский дважды Краснознаменный Ордена Суворова отдельный самоходно-артиллерийский полк Резерва Главного Командования принимал участие в окружении германской столицы. В вечерние сумерки по наведенной понтонной переправе перебазировался на Кюстринский плацдарм.

Отрыли для самоходок капониры. Отрыли окопы для себя.
За полночь в нашем далеком тылу тяжело громыхнули дальнобойные орудия. А затем землю объял плотный гул артподготовки. Небо раз за разом разрывали огненные стрелы залпов «катюш». И так четыре часа всепоглощающего гула. Затем с нашего тыла через пороховые облака как-то робко стали пробиваться лучи прожекторов. Канонада с тыла. В небе низко над землей поплыли ряды бомбардировщиков.
Ушли на прорыв вражеской обороны передовые части. Наш полк, прикрываясь железнодорожной насыпью, двинул к скальной гряде Зееловских высот. И как только передние машины выехали на открытые места, затявкала уцелевшая немецкая зенитка. Две машины вспыхнули ярким пламенем. Полная заправка-то – по 400 литров бензина.

Переехали в лощину. А когда свечерело, наш полк совместно с воинской частью 100-миллиметровых пушек на прицепах у Stadebaker двинули по лесной дороге, оставляя слева высоты, а дальше и сам Берлин. О высотах напоминала лишь быстро текущая речушка, как будто убегавшая из столицы Германии.
Рассвело. Лес кончился. Дальше полевая дорога вела к деревне. На окраине часовая будка. Дорога перекрыта шлагбаумом. Видно, в деревне немецкий гарнизон.

Колонну возглавляет наша самоходка. Шлагбаум поднимается. Часовой вытягивается в струнку. Лихо берет под козырек. А как узрел, что на башне красная звезда, выронил винтовку и так сиганул через забор в ближайший лесок, что только пятки мелькали.
В деревне – переполох. Немецкая солдатня с охапками одежды через огороды улепетывала в ближайшие кусты. Колонна проехала через вражеский гарнизон без единой остановки, без единого выстрела.
День выдался солнечный, ехали полевой дорогой. Урчащие животы танкистов и артиллеристов уже напоминали о необходимости привала. Свернули под зеленые шатры вековых деревьев, уютно прислонившихся к высокой горке. Пока повара развертывали полевые кухни, солдаты с любопытством разбрелись по подворьям. Меня выстланная булыжником тропинка завела на макушку высотки, откуда хорошо просматривались окрестности. Отсюда в поле уходила траншея. На высотке хорошо оборудованное пулеметное гнездо.

Видимо, уведомленные о нашем приближении немцы рванули на защиту Берлина.
Рядом стоял сарайчик, в котором были закрыты куры. Толк­нул дверь. Куры рванули на высотку. Стреканул из автомата. Одну подбил. И вдруг над головой зарокотал самолет какой-то устаревшей модели. В хвостовой части открытая кабина воздушного стрелка пустая.
Молодой пилот с вытянутым бледным арийским лицом внимательно рассматривал меня. Я тогда позавидовал ему. Молодой, а уже летчик. А мне война помешала даже техникум окончить. И я с какой-то злобой начал, как пропеллером, над головой вертеть подбитой курицей.

Самолет лег на разворот с прицелом в мою сторону. Я почувствовал неладное и спрыгнул в окоп. И тут по брустверу секанули пули. Самолет пролетел. Я вылез из окопа и снова начал дразнить немца. Он опять повторил атаку. И где-то на третьем-четвертом заходе я разрядил ему в подбрюшье свой автоматный диск. Самолет пошел прямо, за ним потянулся шлейф дыма и на горизонте взметнулись черные облака. Раздался тяжелый вздох взрыва.

Дальше наша колонна ехала второстепенными дорогами и только где-то к полудню мы въехали в город. Опять без боя. Это был Потсдам. Возле парка, около закопченного двухэтажного здания, ползали тяжелые танки второго украинского фронта. Победное кольцо Советской армии вокруг германской столицы захлопнулось. В Берлин наш полк входил уже с Запада. В кварталы богатых особняков, где еще шастали группы деморализованных немецких солдат, не оказавших серьезного сопротивления. Затем вышли к пойме реки Шпрея, по которой сновали катера (как потом стало известно, Днепровской флотилии, перевезенные сюда на автомашинах). Они перебрасывали к стенам рейхканцелярии десант для штурма гитлеровского гнезда с тыла.

А чуть левее за хорошей дорогой высились Бранденбургские ворота. За ними у рейхстага кипел жаркий бой. К этим воротам, после падения Берлина, но уже с ударной стороны, двигалась колонна воинских частей, участвовавших во взятии Берлина. Где-то в районе Бранденбурга еще оставалась большая группировка немецких войск, и ее предстояло принудить сложить оружие. Колонну возглавлял наш самоходный артиллерийский полк. А первой по традиции шла наша самоходка, на которой на башне во всю ширину красовались рога случайно застреленного в Польше лося. Командир полка подполковник Андрей Довжиков ехал в своей летучке. А место справа от лафета пушки занимал командир экипажа Николай Школьников. Понимая важность момента, он эффектно разместил на новенькой гимнастерке новенький орден Ленина, полученный за удачную переправу по километровому мосту, наведенному по замерзшему руслу реки Вислы при освобождении Польши. Наша машина тогда пришла на другой берег первой.

Центральная улица Берлина была пустынной. На прикопченных пороховой и тротиловой гарью стенах домов с открытых и приоткрытых окон свисали белые простыни, полотенца, наволочки. Жители молили о прощении за злодеяния своей элиты против человечества.

Самоходки мерно шелестели по вековечной булыжной мостовой, стряхивая кровавую грязь фронтовых дорог. Над уцелевшими реб­рами купола рейхстага в свежем утреннем ветерке торжественно плескалось небольшое красное армейское знамя, символизируя величайшую Победу советского народа над гитлеризмом и фашизмом.
У испещренных автографами Бранденбургских ворот молоденькая белоруска в форме регулировщицы тормознула нашу рогоносную машину и тем самым всю колонну, предоставляя дорогу тракторам с тяжелой артиллерией.

В этот торжественный момент вспомнилось, что в ящике остались круглые горькие шоколадки, прихваченные в польском Бромберге. Тут же достали и стали бросать регулировщице. Вот тут-то было радости. Дорога к Бранденбургу была вся в воронках с оборванными проводами на столбах. Перед вечером фронт разместился в поле справа от дороги. Вдали, над розовым маревом цветущих садов, высились красные кирпичные крыши какого-то богатого поселения.
Потом в поле начали размещаться артиллерийские воинские части. А часа за два до рассвета все это громыхнуло. Небо прорезали смертоносные стрелы залпов «катюш».

После артподготовки от селения остались нагромождения руин. За бывшим селением открывалась широчайшая луговая равнина. Вдалеке перед нами за приречными деревьями и кустарниками поднимался городской ансамбль амфитеатра застроек.
Слева, где угадывалась река, просматривалась ажурная аркада железнодорожного моста. Весь приречный простор пестрел телегами, автомобилями, тачками с домашним скотом и движущимися людьми, успевшими до артподготовки оставить обреченную деревню. На изрытой снарядами земле не было никаких оборонных сооружений. Командиров машин позвали в штаб, а я туда-сюда поворачиваю пушку, рассматриваю панораму, где же запрятались немцы, на которых мы наступали. И вдруг вверх по широкой улице города движется немецкая колонна.

Так вот где вы, фрицы, нашли убежище. Даю команду заряжающему. Посылаю один снаряд, второй. Улица пустеет. К нашему присоединяются и другие экипажи.
А небо вдруг усеивается разрывами зенитных снарядов. Кто-то застучал по броне, открываю дверку. Стоит в плащ-палатке, видимо, генерал и направляет на меня пистолет:
– Кто разрешал стрелять?
– Мы сами.
– Немедленно прекратить огонь. Я вас расстреляю.
Потом побежал к другим машинам. Орудия смолкли. Пришел командир полка, и все прояснилось. Выяснилось, что в городе американцы, а немцы переправились через Эльбу и шли к ним сдаваться в плен.
Когда в ситуации разобрались, командир полка говорит:
– Голубчик, принеси мне с Эльбы воды. Победители всегда пили воду из рек побежденных.
Принеси… А в чем? В термосе запах спирта, для того же командира и друзей фронтовых.
Беру пустую 4-х литровую алюминиевую грелку, в которой мы держали воду, и в путь. А до прекрасного кустарника добрая верста. А тут женщина с велосипедом, обвязанным узлами с домашними пожитками.

Я и говорю ей:
– Посиди здесь с мешками, пока я за водой на велосипеде съезжу.
Сговорчивая оказалась, с полуслова поняла. Еду и думаю, подполковник решил меня куда-нибудь спрятать от разгневанного начальства в сложившейся ситуации.
Продираюсь через прибрежные кусты. Небольшое озерцо. На берегу груженная вещами телега. Рядом две женщины и двое мужчин в штатском. И еще один немец в гражданских штанах и офицерском кителе. – Гутен морген, – говорю. – Гитлер капут …
– Я, я, капут, – отвечает. А у самого из-под кителя кобура торчит.
Поправляю на груди автомат и говорю:
– Пистолет давай сюда!
Он передал «вальтер» женщине, держа его за ствол. Второй пере­одетый, судя по осанке, офицер, пошарил на телеге под барахлом и отдал еще один пистолет. Третий выловил в луже маленький «вальтер», который помещался в нагрудном кармане гимнастерки.
Выбрался из кустов. Уселся на велосипед. А тут над головой затарахтел самолет, похож на наш кукурузник. Только однокрылый. Самолет приземлился невдалеке. В руках у второго пилота на удлиненном древке большой многозвездный американский флаг. Я туда. А трава высокая. Пришлось спешиться. Подбегаю к самолету, протягиваю руки. Здоровенные парни подхватывают меня, обнимаемся. Начинаем разговор. Но я не знаю английский, а они – русский язык. Пробую что-то лепетать по-немецки. Но они и на это не реагируют. Но они ведь и в оккупации не жили и с немецкими пленными на фронте не общались.

И вдруг к машине катит открытый «виллис». Выходят двое военных с планшетами. Моя миссия окончилась. Соскальзываю с крыла самолета и к велосипеду. Приехал тот же генерал в плащ-палатке и, видимо, переводчик. Я от растерянности даже забыл взять под танкошлем.

Сел на велосипед. Немки с узлами на дороге не оказалось. В самоходке тоже никого не было. Грелку сунул под заднюю лавочку. А о воде командир полка так и не вспомнил.
Полк переехал в сосновых бор, в шатры вековых деревьев. Мне и еще одному командиру орудия нашей батареи командир полка приказал рыть ямы. Дескать, гауптвахты у нас нет. Будете сидеть в ямах.
Копаю и думаю, что это последний мой окоп. Задумался, копаю. Уже и землю неловко выбрасывать.

И вдруг слышу:
– Ты что это, голубчик, с пушкой и до американцев добрался? А теперь докопаться хочешь? А ты, гультай, и гауптвахту достойно нести не можешь. Иди к повару. Наверное, проголодался.
А я шел к поварам и думал, что где-то в штабе решили нас помиловать.

Ночь выдалась теплая. Голубое небо так вызвездило, будто его усыпали мерцающими бриллиантами. Светало, когда нас срочно позвали к командирской летучке, над которой была развернута антенна радиостанции. Дверь летучки открылась. Появился наш подполковник Андрей Довжиков, наспех одетый. Сапоги, видимо, на босую ногу. Китель накинул на плечи без гимнастерки. И воздев свои мускулистые руки к звездному небу, громогласно возгласил:

– Голубчики! Победа!

У всех сразу настроение стало праздничным. Где-то на путях обнаружили цистерну со спиртом, прострелили и подставляли под струю каски и котелки. Веселились, но я не пил даже в такой день, на аккордеоне выводил мелодии и вспоминал фронтовые пути и товарищей. Было много потерь. Я сам не раз подходил к огненной черте смерти, но вот суждено было дожить до 96-ти лет и хочу сказать всем поколениям: «Берегите мир как саму жизнь!»
Иван Афанасьевич СЕМЕНОВ,
ветеран Великой Отечественной войны, журналист